Теория этногенеза и её фальсификация в республиках Среднего Поволжья

Тафаев Г.И.

Теория этногенеза и её фальсификация в республиках Среднего Поволжья

Современникам чуваши представляют из себя не что иное, как прямых потомков волжских болгар.  

Н.И. Ашмарин

В последние 100 лет экспансия Татарского этноса направлена на окончательное изъятие древнеболгарской  истории у чувашей и полная  их ассимиляция.

Фальсифицированная история захлестывает чувашское сознание и лишает  их своей историко-генетической памяти. Приведем только несколько примеров.

1.                «А теперь что касательно истории. Что же вы батенька (как и все чувашские «историки») передергиваете карты и вертите историей, словно продажной девкой? Какое вы имеете отношение к Волжской Булгарии, которую создали булгары-мусульмане – предки нынешних казанских татар? Ну, входили вы туда на правах вассалов, как входили и в Большую Орду и в Казанское ханство – ну и что? Вы что ли являлись государствообразующими нациями этих государств? Нет, конечно. Повторяю, чуваши как народность образовались тогда, когда откололись от основных булгарских племен, принявших в IX веке ислам. И все, на этом ваш путь со столбовой дорогой развития булгарской нации расходится, виляя в сторону верхневолжских болот. И не примазывайтесь вы к истории булгарских мусульман, не хапайте чужое. Это все уже не ваше».

Позиция татаро-булгаристов следующая:

·        Булгары-мусульмане – предки нынешних казанских татар;

·        Татары шли по столбовой дороге, а чувашская дорога шла по болотам;

·        Чуваши, не примазывайтесь к истории булгарских мусульман, не хапайте чужое.

Фальсификация истории продолжается более 100 лет и как говорят татарские булгаристы «чуваши – это все уже не ваше».

Читая в интернете и учебниках такие суждения, душа начинает болеть за  историю древнеболгарской цивилизации. Чтобы глубже понять процессы этногенеза тюрков-болгар и угро-финнов мы предлагаем обратиться к статье Р.Г. Кузеева и В.А. Иванова «Этнические процессы в Волго-Уральском регионе в V-XVI веках и проблема происхождения чувашского этноса» [1].

Р.Г. Кузеев отмечал, что современный этап изучения этногенеза народов СССР все - более характеризуется перенесением акцентов исследования от этнокультурных процессов в рамках отдельных этносов на эт­нические процессы в историко-этнографических регионах. Объяс­няется это тем, что изучение историко-этнографических областей (ИЭО) позволяет существенно повысить доказательность срав­нительно-исторических сопоставлений при анализе различных сфер культуры и, следовательно, более глубоко понять разви­тие отдельного этноса в системе исторически связанных с ним народов. Особенно важно подчеркнуть, что комплексное (меж­дисциплинарное) исследование истории формирования ИЭО позволяет по-новому взглянуть на ставшие традиционными или дискуссионные решения некоторых этногенетических и этно­культурных проблем. Результативность подобных работ в пос­леднее время хорошо подтвердилась на примерах таких исто­рико-культурных регионов, как Средняя Азия, Северный Кав­каз и др.

Изучение в указанных аспектах Волго-Уральской ИЭО представляет особый интерес, так как тюркские и финно-угорские народы, расселившись на огромных лесостепных и степ­ных просторах Евразии, именно здесь, на территории Восточной Европы, от реки Оки и до Южного Урала, по крайней мере, на протяжении 12 столетий имели постоянные и тесные контакты. Разработка с привлечением всей совокупности источников ис­тории и механизма контактов и этнокультурной интеграции финно-угорских и тюркских народов в ИЭО может явиться определенным вкладом в исследование древних и средневековых этапов этнической истории всех народов региона, как тюркских, так и финно-угорских.

В  истории генезиса и развития Волго-Уральской ИЭО выделяется 6 крупных этапов, каждый из которых характеризуется генерализующим направлением миграций, специфическим сочетанием хозяйственной и культурной деятельности местных и пришлых этносов региона, особенностями этнического состава, численного соотношения и территориального размещения населения, определяющими тенденциями социально-политического развития. В настоящей статье, исходя из ее задачи, коротко характеризуются первые два этапа и более развернуто рассмат­риваются третий и четвертый этапы.

Основным содержанием первого этапа является распад древнеуральского единства, продвижение предков финно-пермских народов в IV—III тыс. до н. э. к западу от Урала, на Ка­му и Среднюю Волгу, и образование здесь финно-пермской неолитической общности. По мере расселения на запад прафинны впитали в себя какие-то «палеоевропейские» группы. Неолитические племена лесной полосы Восточной Европы — носи­тели так называемой волосовской культуры ямочно-зубчатой керамики — в начале II тыс. до н. э. появляются в бассейне Оки, Верхнем Поволжье и достигают Прибалтики. Волосовские и родственные им племена, в которых О. Н. Бадер и А. X. Халиков видят ранних финнов, входили, видимо, в одну обшир­ную область древности, включавшую в начале II тыс. до н.- э. территорию между Уралом и Балтийским морем. Область Сред­него Поволжья и Приуралья была составной частью этой Волго-Уральско-Прибалтийской провинции, и на нынешнем уровне наших знаний мы ничем не можем аргументировать хотя бы относительную ее обособленность.  

Второй этап, который датируется началом II тыс. до н. э. серединой I тыс. н. э., сам по себе сложный и длительный, характеризуется, прежде всего, дальнейшим развитием финно-угорской общности преимущественно по линии этнической дифференциации. На Формирование этнокультурного облика населе­ния Среднего Поволжья и Приуралья в эту эпоху имели воз­действие угорское и угорско-самодийское проникновение  из Западной Сибири и индоиранские продвижения с юга. Западносибирско-угорское проникновение, по существу, не прерыва­лось с момента разделения уральской общности, влившись позд­нее в широкий процесс великого переселения народов в I тыс. н. э., когда в этнических процессах в Восточной Европе замет­но повышается роль смешанных угро-индоиранских и, возможно, угро-тюркских образований.

Угорские миграционные волны в Приуралье и Волго-Камскую область не только на протяжений многих столетий пита­ли и поддерживали финно-угорскую основу этнокультурной характеристики волго-уральского населения, но и способствовали постепенной дифференциации общефинской общности на запад­нофинскую и восточнофинскую. Миграции из Западной Сиби­ри и с юга, с Прикаспия и Северного Кавказа, сыграли не пос­леднюю роль в разделении восточнофинской общности на волжскую и пермскую ветви и в формировании к середине I тыс. н. э. основных компонентов современных финно-угорских этносов региона. Одновременно это был постепенный процесс обособления Волго-Уральской области от Волго-Уральско-Прибалтийской провинции с установлением  новых хозяйственно­-культурных связен, ориентированных преимущественно  на За­падную Сибирь и южные территории.

Характеризуя чрезвычайную сложность, этнокультурных свя­зей финно-угров  Волго-Уральской области с Западной Сибирью и со степным югом, невозможно не обратить внимание на возрастающее значение южных этнокультурных и тортовых связей. Еще в I тыс. до н. э. среди ананьинского населения археологи прослеживают влияние культуры киммерийского мира, а также кобано-колхидской культуры Северного Кавказа. В по­следующее время, в савромато-сарматско-аланскую эпоху, свя­зи с югом становятся постоянными; они, то, возрастая, то не­сколько угасая, не прерывались вплоть до кома рассматривае­мой эпохи. На основании этих и других фактов можно предпо­ложить, что изменения в направлениях этнокультурные взаимо­действий создавали предпосылки для формирования на огром­ной территории Среднего Поволжья, Приуралья, Нижнего По­волжья и Северного Кавказа единого этнокультурного региона финно-угорского и индоиранского взаимодействия.

В связи с указанным важно подчеркнуть, что проникновение тюрков во второй половине I тыс. н. э. в Волго-Камье было, по существу, продолжением уже установившихся с югом ми­грационных традиций, этнокультурных и торговых связей.

Третий этап датируется со второй половины I тыс.. н. э. до ХIII в. (до начала монгольского нашествия). Основным его содержанием была миграция в Среднее Поволжье тюркоязыч­ных групп населения с юга и активное их этнокультурное, вза­имодействие с местным финно-угорским населением. Экономическое и культурное влияние Волжской Болгарии распростралилось на древние мордовские, марийские племена, на бурта - сов, мурому, мерю, мещеру, позднее удмуртов, пермь и другие племена края.

Основу Волго-Уральской ИЭО составляла сравнительно плот­но, заселенная территория Среднего Поволжья, население кото­рой характеризовалось более высокой культурой. Именно здесь на относительно компактной площади протекал первоначально наиболее активный процесс финно-угорско-тюркского этнокуль­турного взаимодействия, расширяясь постепенно на периферию этой зоны. На этой же территории с выгодным географическим положением на крупных водных артериях, в благоприятных экологических условиях для земледельческого хозяйства сфор­мировалось первое феодальное государство в регионе Волж­ская Болгария, сыгравшая роль крупного ареалообразующего и этноконсолидирующего фактора для всего региона.

В разработке истории формирования Волго-Уральской ИЭО принципиальное значение имеет определение времени и мас­штабов финно-угорско-тюркских взаимодействий. В настоящее время это один из самых дискуссионных вопросов. В литературе, особенно археологической, в последние два десятилетия активно разрабатывается концепция о неоднократной доболгарской массовой тюркизации Среднего Поволжья, тюркоязычности носителей многих культур Приуралья с эпохи до н. э. и I тыс. н. э., о начале формирования чувашского этноса на ос­нове тюркоязычных носителей  Писеральско-Андреевских кур­ганов II—III вв. н. э. и, наконец, о решающей роли доболгарской тюркизации для сложения этнической основы всех тюрк­ских народов ИЭО.

На наш взгляд, лингвистические факты, выявленные в гра­ницах исторической досягаемости и относящиеся с VI—VII вв. к древнетюркским языкам Центральной Азии, не дают доста­точных оснований для доказательства гипотезы о массовой тюркизации населения Среднего Поволжья в первой половине I тыс. н. э. и, тем более, до н. э.

Археологические материалы, несмотря на многочисленные попытки ряда исследователей связать те или иные культуры с тюркским этносом, также не дают основания для пересмотра теории центральноазиатского происхождения тюрков или даже для существенного удревнения хронологии ранних тюркских миграций в Восточную Европу. Не согласуются с такой поста­новкой проблемы и результаты антропологических исследова­ний, которые свидетельствуют, что южносибирский антрополо­гический тип сформировался на территории современного Ка­захстана в результате смешения европеоидных и монголоидных групп населения лишь в диапазоне VI—XI вв. н. э.

Представляется, например, решенным вопрос о весьма опо­средованном влиянии гуннского нашествия на племена  Волго- Уральского региона. Оно проявилось в спорадическом проник­новении сюда новых этнокультурных групп еще в первой поло­вине I тыс. н. э. (памятники харинско-тураевского, именьковского, чуть позже — турбаслинского типов), этническая при­надлежность которых, однако, остается весьма проблематичной. В то же время сегодня ясно, что именьковцы и турбаслинцы не были тюрками. Предполагаемое же присутствие в составе харинско-тураевских групп тюркоязычных кочевников не ока­зало существенного влияния на формирование этнического со­става населения Урало-Поволжья. Узкая локализация оседлых земледельческо-скотоводческих культур Приуралья (бахмутинской — в междуречье pp. Быстрый Танып и Уфа, турбаслинской - по левобережью среднего течения р. Белой, именьковской — в Нижнем Прикамье), при отсутствии достоверных ар­хеологических данных об этнокультурных контактах их носи­телей с соседними финно-угорскими племенами региона, доста­точно наглядно указывает на преобладание здесь в рассматри­ваемое время тенденции к относительной этнотерриториальной замкнутости, обусловленной, вероятно, сложной обстановкой в евразийских степях.

В последней четверти I тыс. н. э., когда в великом поясе степей Евразии этнополитическая обстановка постепенно ста­билизировалась, в Волго-Уральской ИЭО начинается активный процесс нивелировки множества этнокультурных образований под воздействием пришлых (раннеболгарского и угорского) и местного (финно-угорского) этносов. Доминирующая роль последнего в этом процессе проявилась достаточно очевидно. Это положение подтверждается, прежде всего, результатами этнокультурного взаимодействия тюркского (раннеболгарского) и арестного прикамско-приуральского этносов (погребальный обряд и вещевой комплекс Больше-Тарханского, Танкеевского, Тетюшского могильников), а также — отсутствием аналогов в тюркских памятниках погребальному обряду, женским украше­ниям и керамике кушнаренковско-караякуповской культуры, что объясняется ее угорской (возможно, древнемадьярской) эт­нической принадлежностью.

Спорадические проникновения угорских племен в Приуралье в конце VII—первой половине VIII вв. (Манякский, Бирский, Такталачукский и др. могильники), к концу VIII в. завершились широким расселением угров по обе стороны Южноуральского хребта (могильники типа Хусаиновских, Бекешевских, Ямаши - Тау, Лагеревских, Старо-Халиловских и др.). и выходом их в Нижнее Прикамье (Больше-Тиганский, Игимский, Чишминский могильники), где они вступают во взаимодействие с бол­гарами.

Раннеболгарское население Волго-Камья, как это неодно­кратно отмечалось исследователями, не представляло собой этнического монолита. Симбиоз местных прикамско-приуральских и собственно болгарских элементов культуры прослежи­вается уже в материалах Больше-Тарханского могильника — самого раннего болгарского памятника в Среднем Поволжье. Более ярко местные прикамские (поломско-ломоватовские) черты погребального обряда и погребального инвентаря (ко­личественно преобладающая лепная керамика, шумящие под­вески, граненые браслеты, некоторые типы височных подвесок) проявляются в погребениях  IX—X вв. Танкеевского могиль­ника, причем, как считают исследователи, здесь они преобла­дают. Достаточно выразительны в памятнике проявления бол­гарско-угорских этнокультурных контактов: захоронения кон­ской шкуры в могилах, погребальные маски - личины. На осно­вании приведенных выше фактов исследователи сделали важный вывод о принадлежности Танкеевского могильника местному финно-угорскому населению. Этот вывод следует постоянно иметь ввиду при реконструкции этнической структуры Волжской Болгарии [2].

Праистория древних болгар (проболгар), конечно, очень интересная и мы еще вернемся к статье Р.Г. Кузеева. Процесс фальсификации, который продолжается в Татарстане отмечает Василий Ордынский в статье «Фальсификации прошлого в учебниках по истории Татарстана и татарского народа: проявления, масштаб, последствия».

Для нас, чувашских историков, очень значима статья Василия Ордынского. Он пишет, что «особенно ярко такой подход проявляется в описании событий Великой Отечественной войны, - в которой участвовали уроженцы Татарстана самых разных национальностей. «Благодаря преобладанию регионального подхода, в наших учебниках нет никаких националистических идей или возвеличивания какого-либо одного этноса», - считает руководитель Центра истории и теории национального образования.

В тех же разделах учебников, которые рассматривают древний или средневековый период истории преобладает этноцентричный подход, либо наблюдается его комбинация с региональным. «Это естественно, ведь невозможно написать историю татарского народа, используя только региональный подход, не выходя за границы территории Татарстана», - говорит Марат Гибатдинов. «Без древнетюркского периода, истории Золотой Орды невозможно написать полноценную историю татар», считает учёный.

По его мнению, в некоторых российских учебниках, в главах посвященных присоединению Казанского края можно встретить и фальсификацию истории, и интерпретацию исторических фактов через призму этноцентричного (в отношение русского народа) подхода. Как говорит Гибатдинов, «согласно некоторым учебникам получается - что взятие Казани для татар прошло совершенно безболезненно».

По мнению сотрудника Института истории АН РТ, несмотря на то, что применение регионального подхода в учебниках Татарстана помогает избегать многих «неудобных» тем (татарская эмиграция и её позиция в годы войны, депортация крымских татар), всё же нельзя полностью игнорировать факты истории».

Далее автор отмечает, что «игнорирование подобных «неудобных» тем истории оказывает нашему обществу медвежью услугу»,- говорит учёный. Ведь всё равно эти страницы истории широко обсуждаются в обществе, и периодически информация об этих исторических событиях попадают в СМИ. «В итоге своё мнение об этих вопросах учащиеся формируют под влиянием публицистов, нередко трактующих эти факты предвзято и тенденциозно», - отмечает Марат Гибатдинов.

Доцент кафедры гуманитарных дисциплин Казанского национального исследовательского технологического университета (КНИТУ), историк Александр Овчинников не согласился с мнением руководителя «Объединения преподавателей истории Татарстана» о том, что в учебниках истории написанных в республике нет националистических идей, как и с тем, что школьные учебники истории в Татарстане в отличие от Вузовских якобы свободны от тенденциозности.

Овчинников процитировал фрагмент написанного под редакцией известного татарского историка и этнолога Д.М. Исхакова учебного пособия для 10 классов общеобразовательных школ «История татарского народа с древнейших времён до конца XVII в.» (2009). В допущенном Министерством образования и науки Татарстана учебном пособии детям доказывается, что «единой российской цивилизации, очевидно, всё же не существует, и в Российской Федерации, а прежде в СССР и Российской империи, соседствовали, и уже довольно давно, несколько цивилизаций - православно-русская, исламская, буддистская и, возможно, некоторые другие». Показательно, что слово «единой» авторами пособия выделено.

«История национальной государственности татарского народа и Татарстана» (Таткнигоиздат, 2008) предисловие официально написано в то время ещё Президентом Татарстана М. Ш. Шаймиевым. В нём тогдашний руководитель республики даёт советы по совершенствованию издания.

«У нас главным историком все эти годы являлся Минтимер Шарипович  Шаймиев», - заявил доцент кафедры гуманитарных дисциплин КНИТУ. По его мнению, «правящая элита республики задаёт рамки исследования той или иной исторической проблемы». Сверху даётся команда - в чёрном или белом свете рассматривать то или иное событие прошлого, и участвовавших в нём исторических персонажей. Когда команда спускается вниз, то задачей историка становится - «придти в архив, что-то оттуда повыписывать, и в определенном русле подать». Фактически сложилась жёсткая вертикаль: татарская этнократия - местные историки.

В своём выступлении Овчинников не смог обойти и злополучный учебник «История Татарстана. С древнейших времен до наших дней» Дании Сабировой и Якуба Шарапова.

Учёный продолжил начатую Раисом Сулеймановым тему «осовременивания истории» в антироссийскому духе в труде двух татарских профессоров.

Я бы добавил, что данный учебник не только антирусский, но и античувашский. Чуваши при изложении истории, просто не берутся в расчет. Чувашей просто нет. Общая концепция «это все уже не ваше».

Конечно, мы, чувашские историки, понимаем, что болгаро-чувашская цивилизация была великой, но в 1236 году монголо-татарами была разгромлена. В настоящее время их осталось 1440 тысяч человек в Российской Федерации. Расцвет, который они прошли до 1236 года по сей день сказывается в процессе развития российских чуваш. В XXI веке для чувашей идет процесс стагнации и ассимиляции.

Период трансформации болгаро-чуваш «худоболгар» занял с 1236 года более 700 лет. В начале XXI века чувашский народ оказался в полосе стагнации. Только благодаря природному ландшафту древнеболгарская цивилизация за счет болот, лесов и оврагов Горной Болгарии не только выжила, но сохранила все достижения древнеболгарской классической цивилизации. Выносливость, природное трудолюбие, взаимовыручка, доброта и нравственность стали способом консолидации чувашско-болгарского  народа.

К сожалению, XXI век в условиях полного изъятия у чувашей болгарской части родной истории татарской властью и исследователями судьба народа оказалась печальной. Недаром татарские булгаристы (ассимилированные татарами, бывшие болгаро-чуваши) утверждают, что чуваши пошли «не столбовой дорогой», а «пошли в сторону верхневолжских болот». Но надо понимать то, что леса и болота спасли (как советских людей в годы Великой Отечественной Войны 1941-1945). Болгаристы забывают, что они бывшие чуваши и говорили на болгаро-чувашском R-языке и только с конца XIII – начала XIV вв. перешли на татаро-кыпчакский Z-язык. А большая часть чувашей ассимилировалась татаро-кыпчаками после XVI века (более 300 тысяч человек).

О процессе этногенеза болгар Р.Г. Кузеев далее пишет «начавшаяся в середине X в. мусульманизация Волжской Болгарии сузила языческое своеобразие погребального обряда, что особенно заметно на городских некрополях. Однако обита - тели сельской периферии еще долго, до XIII в., а местами и позже, продолжали сохранять пережитки язычества: захороне­нии и гробах, проявления культа огня, специфическую лепную керамику (Такталачук, Азмегьевский, Тетюшский могильники). Многокомпонентность болгарской культуры подтверждается и керамическим материалом поселений.       

Таким образом, территория от левобережья Средней Волги до Урала, еще до XIII в. включительно занятая племенами угор­ского происхождения (памятники чияликского типа), в пред­шествующее время также была заселена финно-уграми, в среде которых преобладал угорский этнокультурный компонент.

Основное содержание прихода болгар в Среднее Поволжье заключалось в социально-политических новациях, привнесен­ных ими в численно преобладавшую финно-угорскую среду. Болгары, вышедшие из недр кочевого раннефеодального госу­дарства Великой Болгарии, в Поволжье и Прикамье столк­нулись с патриархально-родовым строем у местных племен и военно-демократическим — у приуральских угров. Это были такие общественные структуры, которые оказались в состоянии оказать сопротивление утверждению социально-политической гегемонии пришельцев. Очевидно, ранний период истории Волжской Болгарии был временем борьбы болгарской военной знати с местными племенными группировками, с их аристократией. Одновременно это было временем поиска подходящих форм политического и конфессионального управления подчиненными территориями. Такую форму правления, как и во всяком классовом раннефеодальном государстве, могло обеспечить принятие ортодоксальной религии, что и было сделано в Волжской Болгарии в X в[3].

Нарисованная выше в самой общей форме (но детально разработанная в литературе) картина смены археологических культур и их этнокультурной интерпретации позволяет уточнить направление этнических процессов в болгарскую эпоху и предшествующее ей время. Во второй половине и в конце I тыс. н. э. очертания финно-угорских народов и этнографических групп, а также их географическое размещение археологи­ческими комплексами, а в ряде случаев и письменными источ­никами фиксируются достаточно четко. Этого невозможно ска­зать о тюркских народах области, хотя в источниках начала X в. (Ибн - Фадлан) на левобережье Волги упоминаются болга­ры, башкиры, сувары и другие племена. Это объясняется сла­бой дифференцированностью этнического мира тюрко-болгарских племен, что также является одним из показателей позд­ней миграции сюда тюрков.

Этническая консолидация предков всех современных тюрк­ских народов Волго-Уральской области протекала через по­средство смешения с местными финно-угорскими и, вероятно, угросамодийскими группами. Во всяком случае, есть много­численные свидетельства формирования чувашей, татар и баш­кир на восточнофинском субстрате, который у разных народов региона представлен, естественно, в разных пропорциях. Это смешение было настолько значительным, что дало основание некоторым исследователям говорить об общности происхожде­ния финно-угорских и тюркских народов Среднего Поволжья и Приуралья и считать это этногенетическое единство одним из важных ареалообразующих и этноконсолидирующих факторов.

Прогрессивное развитие производительных сил в болгарскую феодальную эпоху расширило к началу XIII века этнополитическое и культурное влияние Волжской Болгарии, способствовало глубокой интеграции этнических  образований региона в единый этнокультурный мир. Эти прогрессивные изменения вызвали значительные передвижения населения, как на северо-запад, так и на восток.  Марийцы продвинулись в Вятко-Ветлужское междуречье, расширили свои территории мордовские племена, передвинулись на север удмурты, болгарские памятники еще шире распространились в Волжско-Сурском междуречье, появились в низовьях рек Белой, Большой Ик и в Приуралье. По мере миграции племен из болгарского центра на новые группы местного населения, которое придавало формирующейся ИЭО  разнообразие и множественность в культурных проявлениях, при одновременном сохранении и дальнейшем развитии ареалообразующих черт культурного единства.

Таким образом, современный уровень знаний об этнической истории Волго-Уральской ИЭО, на наш взгляд, позволяет заключить, что в давней дискуссии об этническом соотношении современных чувашей и татар с волжскими болгарами, в кото­рой порой замечается изрядный налет эмоциональности, сама постановка проблемы сформулирована недостаточно корректно. Не имеют достаточных оснований также появляющиеся иногда попытки интерпретировать этногенез и этническую историю обоих указанных народов вне зависимости от волжскоболгарского этнического мира. В свете сказанного остается неаргумен­тированной идея о начале этнического сложения чувашей на основе тюркских групп, проникших в Среднее Поволжье в первые вв. н. э. (Писеральско-Андреевские курганы). В более точной постановке проблема должна подразумевать выяснение роли Волжской Болгарии и болгарского этноса в этногенезе и культурогенезе народов и этнографических групп Волго-Уральской ИЭО и в первую очередь тюркских. Потому что все тюркские народы региона — чуваши, татары, башкиры и ряд этнографических групп — историей своего этнического формирования тесно связаны с волжскоболгарским      кругом племен.

Этническая дифференциация этих этносов в самостоятельные образования завершилась позднее в связи с историческими событиями XIII—XVI веков.

Остается добавить, что согласно новейшим археологическим данным, подкрепленным письменными источниками, начало мас­сового расселения тюркоязычных кочевников в степях Заволжья и Приуралья приходится на конец IX—X в. Для этого  вре­мени на рассматриваемой территории известно около 40 погре­бений. Обрядом и сопровождающим инвентарем (земляные курганы, западная ориентировка умерших, захоронения конских черепов и ног, сабли в украшенных серебряными накладками ножнах, поясные наборы и т. д.) они повторяют известные в восточноевропейских степях курганы печенегов. Основная их масса концентрируется по среднему течению р. Урал и в окрест­ностях оз. Челкар (Увак, Тамар-Уткуль, Челкар III, Алебастрово, Черная Падина и др.), т. е. именно там, где в 922 г. встре­тил печенегов Ибн Фадлан. Северная граница распространения аналогичных могильников проходила по среднему и нижнему течению р. Самары и по верховьям Демы (пионерлагерь «Зо­лотая Нива», Волчанский, Александровский, Покровский, III Ки­ровский могильники на территории Куйбышевской области), т.е. именно там, где проводили границу печенежских кочевий средневековые географы (Идриси).

Четвертый этап в истории Волго-Уральской ИЭО охваты­вает XIII—XVI вв., с начала монгольской экспансии до присое­динения Поволжья и Приуралья к Русскому государству. Главными политическими событиями эпохи были разгром мон­голами Болгарского государства и установление на длительное время господства Золотой Орды; позднее, в XV в., когда окончательно определился процесс распада Золотоордынского госу­дарства, образовалось Казанское феодальное ханство, распространившее свое владычество на значительную территорию Среднего Поволжья и Приуралья.  

Монгольское нашествие и последующие события, в том - числе образование Казанского ханства, вызвали крупные внутрен­ние передвижения народов Волго-Уральской области. В ХIII-XV вв. имел место дальнейший сдвиг финно-угорского населения: мордвы — в  устье Оки, удмуртов и части марийцев – в лесные районы севера. Болгарское население уходит от пострадавших монгольского разгрома районов на север, в бассейн реки Казанки, междуречье нижней Свияги и нижней Суры, где оно смешивается с оставшейся частью марийцев; а также на восток, достигнув реки Белой и юго-западного Приуралья. Расселение болгар в различных направлениях было, по существу, распадом этнополитической болгарской общности, ускорившим консолидацию и формирование этнических территорий чувашей, татар и башкир. По мере постепенного продви­жения на современные места расселения эти народы вновь сме­шались и ассимилировали в своем составе в различных мас­штабах финноязычные, угорские, угро-самодийские группы местного населения.

Существенное значение в этнокультурном формировании ИЭО; прежде всего ее южной и юго-восточной части, сыграл мощный приток кыпчакского населения. Археологически это документируется широким распространением от Зауралья (Фе­доровское погребение под Челябинском) до Нижнего Прикамья (Балымерские, Рождественские курганы) однотипных курган­ных захоронений XIII—XIV вв. с характерным набором поло­вецких (кыпчакских) элементов погребального обряда и инвен­таря: земляные или небольшие каменные насыпи, могилы, перекрытые деревянными плахами, западная или северная ориентировка погребенных, захоронения в гробах или колодах, помещение в могилу целой туши взнузданного и оседланного коня, специфический головной убор «бокка» и т. д. Археологиче­ский материал этого периода рисует картину четкого этниче­ского размежевания (имеется в виду прежде всего территория расселения) тюркоязычного и финно-угроязычного населения Урало-Волжского региона. Самые северные кыпчакские погре­бения (Федоровское, Ишкуловские, Шах-Тау, Сынтыштамакские, Балымерские, Рождественское) совпадают с естественной границей Волго-Уральской степи, практически не нарушай ее и соприкасаясь в низовьях Камы с южной границей распро­странения памятников чияликского типа. В совокупности с данными исторической этнографии и этно­лингвистики эти материалы говорят, по-видимому, о том, что распространение и влияние кыпчакского этнического субстрата на племена региона было достаточно локализовано и охватывало в основном тюркские народы Приуралья (башкир), а так­же южные и юго-восточные районы Волжской Болгарии, где начиналось формирование поволжских татар.

В прямой и очень интересной связи с археологическим ма­териалом находятся данные по этнонимам казанских татар, опубликованные Г. В. Юсуповым. На основании болгарских эпитафии XIV—XVI вв. он пишет о распространенности в Закамье этнонимов катай, табын, туркмен, ашлы (аш, ос, аша, оса), мин, куль; ссылаясь на данные, извлеченные из татарских генеалогий Г. С. Губайдуллиным, а также на анализ гидрони- мических названий, Г. В. Юсупов указывает на этнонимы пе­риода Казанского ханства: барын, аргын, тама, кыпчак, ширин (шаран), тазлар, кырккуль. Все эти этнонимы имеют парал­лели в этнонимии башкир, родо-племенной состав которых изу­чен тщательно, и относятся к кыпчакской эпохе этнической ис­тории башкирского народа, к XIII—XV вв. Можно, следователь­но, заключить, что в указанное время этническое формирование башкир и татар шло под воздействием во многом одних и тех же кыпчакских или кыпчакизированных родо-племенных об­разований. В то же время археологические материалы свиде­тельствуют, что Волжско-Сурское между­речье осталось за пределами кыпчакского воздействия. Пере­двинувшиеся сюда болгары, смешавшиеся с местным древнема­рийским населением, сохранили болгаро-суварский (чуваш­ский) язык.

Таким образом, новая миграция, прежде всего, коснулась этнического формирования татар и башкир, усилив монголоид­ную примесь в антропологическом типе этих народов по срав­нению с финнами, а также придав новый импульс развитию кочевнических традиций в культуре. Эти черты особенно отчет­ливо проявились в формировании башкирского этноса, так как до XIII — начала XIV вв.- на территории Приуралья, в низо­вьях Белой этнический состав населения был пестрым, много­язычным. По мере продвижения башкирских племен с запада на современную территорию многоязычная ситуация в XIII— XV вв. исчезает; однако башкиры, ассимилировав финно-угор­ских аборигенов и испытав мощное воздействие южных кочев­ников, несколько изменили направление своего развития в сторону усиления кочевого скотоводства в хозяйстве и степных традиций в культуре. Особенно важно обратить внимание на то, что кыпчакский компонент обусловил общность не только значительных сфер культуры татар и башкир, но и их языков. Стремление вывести казанскотатарский язык в единственном числе непосредственно из волжскоболгарского не учитывает этническую историю и историю языка башкирского народа. Во всяком случае эта концепция не в состоянии объяснить при­роду близости казанскотатарского и башкирского языков, общий лексический фонд которых составляет 96%. Отличия же татарского языка от башкирского исследователями объясняют­ся (О. Прицак) давними связями «мусульманско-булгарского» языка с среднеазиатскими тюркскими языками, а также после­дующим развитием казанскотатарского языка под «внешним воздействием со стороны тюркских языков таких культурных центров, как ханские ставки Мавераннахра и Золотой Орды», в то время как башкирский язык сохранял связи с «заураль­ским языковым миром».

В XIII—XV вв. завершилось формирование современных очертании этнических территорий основных этносов региона, в том числе тюркских. Это был период расширения этнических территорий татар и, особенно, башкир, формирования по суще­ству новой этнической территории чувашей и, напротив, сокра­щения этнических территорий мордвы, марийцев и, возможно, удмуртов. По мере постепенного продвижения на современные места расселения все эти народы, прежде всего тюркские, про­должали ассимилировать в своем составе (в разных масшта­бах) периферийные ираноязычные, угорские, угро-самодийские группы местного населения. Особенно сильным оказался финно-угорский компонент в формировании чувашского этноса, кото­рое протекало в ходе продвижения тюрко-болгарских групп вверх по Волге на территорию современного Чувашского По­волжья.

В процессе дискуссии об этнических наследниках волжских болгар некоторые историки и языковеды, отрицая этноязыко­вую преемственность чувашей от волжских болгар, в числе ос­новных доказательств  ссылаются на то, что чуваши после пе­реселения не создали на новой территории своей государствен­ности. Однако после прекращения в XIII в. существования Болгарии как этнополитического образования не создали своей государственности на Волге и татары, которых М. 3. Закиев считает единственными наследниками этноса, языка и культу­ры волжских болгар. Не создали своей государственности и башкиры, которых мы считаем также тесно связанными с волжскоболгарским этнокультурным миром. Хорошо известно, что Казанское ханство, так же как и Ногайская Орда, возникло на социально-политической основе, не имеющей к Волжской Болгарии непосредственного и прямого отношении  чувашей, то их перемещение в новые (лесные) районы было вынужденным и внезапным; произошло оно в силу экстремальных политических обстоятельств. Это отбросило чу­вашей назад в социально-экономическом и политическом отно­шениях или, по крайней мере, задержало их развитие, хотя они остались оседлыми земледельцами. Немало энергии у чувашского этноса ушло на ассимиляцию финно-угорского мест­ного населения, на формирование своеобразной синкретической культуры со смешанными болгарскими и финно-угорскими при­знаками. Истории известны подобные перемещения, которые заканчивались разными результатами: миграция части великих болгар на Дунай завершилась их славянизацией, хотя болгары создали на Дунае свое государство; оставшиеся на Северном Кавказе болгары (совр. балкарцы) приобрели многие кавказские и кыпчакские черты в культуре, хотя сохранили (естественно, в трансформированном виде) тюркский язык. В усло­виях Среднего Поволжья, таким образом, в XIV — начале     XV вв. не было реальных условий для создания (или воссоздания) Болгарского государства, и после разгрома Волжской Болгарии новые государственные образования не возникли ни  в верхнем течении Волги, ни в устье Камы, ни в Приуралье.  Однако, пережив сложные этнокультурные метаморфозы, чу­ваши сохранили волжскоболгарский в основе язык.

Начавшаяся еще в X в. исламизация болгарского этноса, а позднее христианизация волжских финнов и чувашей (значи­тельная часть которых долгое время оставалась в язычестве) способствовали замедлению этнокультурных интеграционных процессов, особенно в области духовной культуры. Если гово­рить точнее, формирование достаточно четких конфессиональ­ных различий в Волго-Уральской области вело к образованию и стабилизации специфического для ИЭО состояния бикульту-рализма на разных уровнях: региона в целом и этносов в отдель­ности. В масштабах ИЭО состояние бикульгурализма этносов было ареалообразующим и ареалосплачивающим фактором, т. к. за десятилетия и столетия финно-угорско-тюркского взаи­модействия образовался достаточно ощутимый общий слой культуры, особенно в материальной сфере. В масштабах же от­дельных этносов оно объективно способствовало дифференциа­ции и отдалению тюркских и финно-угорских этносов, особенно в области духовной культуры, усиливало развитие эндогамных браков внутри конфессиональных (мусульманских, христиан­ских, языческих), но, очевидно, и в пределах этнических групп. Результаты этих изменений в конфессиональном развитии со временем особенно сильно сказались в специфике и уровне бикультурализма, с одной стороны, татар и башкир, с другой—чу­вашей, хотя вплоть до XIII в. этническая основа этих народов была близка [4].

Обратимся к работе В.Д. Димитриева «О последних этапах этногенеза чувашей». Некоторые татары-булгаристы, конечно знают исследования чувашского профессора В.Д. Димитриева, но не признают его. Думаю, что такое «отторжение» связано с пониманием того, что чувашский профессор прав. Так, например, Димитриев пишет «важнейшей аргументацией утверждения об определяющей роли болгарского компонента в этногенезе чувашей являются данные языка — прежде всего эпитафии на позднеболгарских намогильных плитах XIII—XIV вв. Их сохранилось свыше 200. Из них 90% содержит чувашские слова (с ротацизмом) и лишь 10%—татарские слова (с зетацизмом). Примечательно сход­ство с чувашскими не только в лексике, но и в грамматических формах.

Пытаясь опровергнуть истину о болгаро-чувашской языко­вой преемственности, М. 3. Закиев ссылается на неправильное якобы чтение текстов эпитафий, на то, что как будто «чувашизмы соответствуют не литературному, а разговорному татар­скому языку (приводит некоторые диалектные слова в языке татар, не так давно бывших чувашами, или же татар, живущих в соседстве с чувашами). И в то же время допускает, что бол­гары в мемориальном языке могли использовать чувашский. «...Весьма возможно,— пишет он,— что для того, чтобы булгарский письменный язык как можно больше отдалить от раз­говорного, что очень часто наблюдалось в период феодализма, его насыщали «таинственными», т. е. чувашскими, словами и выражениями».  Правда, логики здесь нет: с одной стороны, чувашские слова эпитафий отнесены к разговорному татарско­му языку, с другой — они введены в эпитафии, чтобы мемори­альный язык отдалить от разговорного.

Установлено, что предки венгров обитали совместно с болгарскими племенами на Северном Кавказе, а в VII—IX вв. жили в соседстве с болгарами и суварами на левобережье Волги, отчасти и на правобережье. От тех времен в венгерском языке сохранилось около 300 болгарских слов, сходных с чу­вашскими. Находясь в составе Болгарского союза племен и Волжской Болгарии в VIII — начале XIII вв., марийцы воспри­няли в свой язык около 1500 чувашских слов, удмурты—до 500, коми-пермяки — свыше 300. Болгарские заимствования в финно-угорских языках, относящиеся к скотоводству, земледе­лию, средствам передвижения, строительной терминологии, ре­меслам и домашней утвари, одежде, общественному и религи­озному быту, государственному строю¹⁰², свидетельствуют не только о болгаро-чувашской языковой преемственности, но и об уровне развития и характере производства, общественных отношений, быта и культуры волжских болгар—основных пред­ков чувашей. И. Г. Добродомовым в докторской диссертации и многочисленных публикациях чувашскими словами расшиф­ровано большое количество болгарских заимствований в рус­ском и других славянских языках.

Сходство чувашского языка с болгарским признано мировой лингвистикой. Крупнейшие лингвисты А. А. Куник, В. В. Рад- лов, Н. И. Ашмарин, Б. Мункачи, И. Вихман, М. Рясянен, X. Паасонен, 3. Гомбоц, Г. И. Рамстедт, А. А. Шахматов, H. Ф. Катанов, А. Н. Самойлович, Ю. Немет, Н. Н. Поппе, С. Е. Малов, Л. Лигети, Н. К. Дмитриев, Н. А. Баскаков, Б. А. Серебренников, М. К. Палло, А. Рона-Таш, Г. Дерфер,

Они  исходят в своих исследованиях из признания болгаро-чувашской языковой преемственности. Их доказатель­ства неопровержимы.

Следует указать, что в чувашском языке содержится зна­чительное количество арабских слов, большинство которых, судя по их фонетическому облику, вошло в чувашский язык в период существования Волжской Болгарии, до XIV в., не через посредство татарского языка. Общение с кыпчаками, впослед­ствии с татарами, повлекло проникновение в  чувашский  немалого числа кыпчакских слов. Финно-угорские, главным образом марийские, слова в основном представлены в топонимии Чувашии, что объясняется проживанием на ее территории марийского населения до прихода чувашей. В чувашском литературном языке выявлено около двух десятков, в сундырском диа­лекте до трех десятков марийских заимствований. Начиная при­мерно с VII в., особенно интенсивно с XVI в. по настоящее вре­мя чувашский язык обогащается за счет заимствований из рус­ской лексики.

Некоторые ученые, признавая преемственность чувашского языка от болгарского, сомневались в болгаро-чувашской этни­ческой преемственности. В. В. Радлов был склонен считать, что чуваши, не тюрки по происхождению, усвоив тюркский язык, видоизменили его. Глубоко исследовав лексику, фонети­ку и грамматику чувашского языка, Н. И. Ашмарин пришел к выводу, что «не чужеродцы исказили перенятое ими тюркское наречие, а тюрки (чуваши) утратили чистоту родного говора, приняв в свою среду чуждый элемент в лице финнов Повол­жья». Ныне радловской позиции придерживается Р. Г. Ахметьянов. Правильно утверждая, что основу чувашского языка составляет болгарский язык, он, не приводя доказательств, за­являет, что формирование чувашского языка связано с восприя­тием кыпчакизированного болгарского языка «носителями древ­них финно-угорских языков Поволжья». Такая позиция не находит подтверждения не только в языковом, но и в антропо­логическом, археологическом и этнографическом материале.

В высказываниях некоторых археологов (Ю. А. Краснов) и этнографов, признающих участие болгар в этногенезе чувашей, проскальзывает тенденция считать основным их компонентом финно-угров. Такое мнение невозможно подтвердить совокуп­ностью фактов. Как уже указывалось, существенным компо­нентом чувашского этноса явилось марийское население. О ходе ассимиляции болгарами некоторой части марийских племен в VII—XII и более интенсивно в XIII—XV вв. мы уже говорили. В. Ф. Каховский отмечает следующие марийские этнокультур­ные проявления у чувашей, особенно верховых.

Рассматривая чувашско-марийские этнокультурные отноше­ния, необходимо иметь в виду, что марийцы являются народом, испытавшим наибольшее влияние тюркоязычных болгар. В до­революционной литературе встречаются определения марийцев как финно-тюрков, Данные с известным основанием. К предкам марийцев не только на правобережье, но и на левобережье Волги, должно быть, еще с VII—VIII вв. проникали немало­численные болгарские струи, и они, в районах численного пре­обладания марийцев, сливались с ними, оставляя заметные сле­ды и в физическом типе, и в быте, культуре, и в языке марий­ских племен. К. Ю. Марк на основе антропологического изуче­ния пришла к выводу, что марийцы по физическому типу зани­мают промежуточное положение между мордвой и удмуртами, более приближаясь к последним. Кроме того, она обнаружила у марийцев «большое сходство с чувашами», что она объясняет как участием марийцев в этногенезе чувашей, так и «тем, что ма­рийцы, по всей вероятности, смешивались в некоторой степени с болгарами. Об этом свидетельствует наличие у марийцев более сильной монголоидной примеси, более темной пигментации и неко­торых других признаков в сравнении с соседними финно-угор­скими народами». С таким заключением перекликаются и наблюдения Р. Г. Ахметьянова: «Общность лексики, духовной культуры у народов Среднего Поволжья совокупно с другими языковыми, этнографическими и прочими данными позволяет утверждать, что культура всех этих народов сложилась из двух генетических элементов — тюркского (возможно — тюрко-мон­гольского) и финно-угорского (у каждого народа в разных про­порциях). Финно-угорский культурный элемент больше пред­ставлен у мордвы, тюркский — у башкир. Из финно-угорских народов наибольшей долей тюркской примеси обладают марий­цы, а из тюркских народов наибольшей долей финно-угорской примеси — чуваши. При этом у марийцев и чувашей угадыва­ется еще некая монгольская культурная струя, отсутствующая у других народов». Тюркские примеси в культуре марий­цев — в основном результат слияния их с болгарами.

Палеоантропология тюркских и финно-угорских племен ис­следована очень слабо, она опирается на отрывочный, подчас случайный материал. Т. А. Трофимова попыталась использо­вать его для обоснования гипотезы об автохтонном происхож­дении чувашей. В. П. Алексеевым он привлечен в других це­лях. Вызывает удивление его утверждение, что «основной европеоидный тип в составе казанских татар был принесен болга­рами». В то же время, на основе изучения краниологического материала из плиточных могил Забайкалья и из могильника на Иволгинском городище, он делает вывод, что «гунны были, классическими представителями монголоидной расы без какой- либо заметной европеоидной примеси». Действительно, в 627 г. защитники осажденного Тбилиси нарисовали изображение царя гуннов в типично монголоидном виде. Но ведь болгарские пле­мена вышли из хуннской среды Забайкалья, а на Северном Кавказе с вторжением гуннов входили в гуннскую федерацию. Центральноазиатские древние болгары, разумеется, были мон­голоидами. Общаясь с европеоидными динлинами Южной Си­бири, продвигаясь через заселенные североиранцами степи со­временного Казахстана и проживая на Северном Кавказе сов­местно с сармато-аланами, общаясь с яфетидами и славянами, болгары, несомненно, впитали в себя значительную европеоид­ную примесь. На Средней Волге шло смешение болгарских пле­мен с остатками восточнославянских племен именьковской куль­туры и с восточнофинскими племенами, что вело к усилению их европеоидности. В. П. Алексеев почему-то считает, что монголоидность была присуща кыпчакам, хотя известно, что среди западных кыпчаков преобладали европеоидные типы, в более чистом виде представленные в крымских татарах. Монголоид­ные типы среди чувашей, оставшиеся преимущественно от древ­них болгарских предков, В. П. Алексеев, по-видимому, опреде­ляет как кыпчакские. Ссылаясь на его заключение, М. 3. За- киев заявляет, что болгары составили основу формирования антропологического типа поволжских татар, а восточные фин­ны и кыпчаки — чувашей. Небольшая кыпчакская примесь в чувашах, вероятно, имеется, но не в такой мере, как представ­ляет М. 3. Закиев. Субуральский и сублапоноидный типы, зна­чительные у марийцев и удмуртов и приписываемые финно- уграм, в равной мере представлены у чувашей и у поволжских татар. В физическом типе мишарей и казанских татар, в отли­чие от чувашей и марийцев, имеется понтийский европеоидный тип, особенно характерный для крымских татар. Этот тип при­внесен в состав поволжских татар, по всей вероятности, запад­ными кыпчаками. Монголоидность в физическом типе казанских татар, чувашей и марийцев, монгольский слой в чувашской лек­сике, частично перешедший и в марийский язык, монгольская культурная струя у чувашей и марийцев в значительной мере генетически связаны с болгарами. Следует, конечно, учитывать и то, что среди восточнофинских племен монголоидная физи­ческая примесь наблюдается с глубокой древности. В целом же в антропологическом составе чувашей финно-угры занимают заметный удельный вес.

В первой половине XVI столетия у чувашей ярко проявля­лось этническое самосознание, что выразилось в их активном и сплоченном выступлении за переход в состав Русского государ­ства и добровольном вхождении в него в 1551 г. Это свидетель­ствует о том, что к середине XVI в. формирование чувашской народности в основном завершилось. Этническое развитие чувашей, в частности включение в их антропологический состав некоторой части горных марийцев, небольшого числа русских и татар, продолжалось и после середины XVI в.

Таким образом, последние два этапа этногенеза чувашей составляющие период формирования народности в условиях за­рождения и развития классового общества, были весьма слож­ными. На естественный этнический процесс огромное воздей­ствие оказали внешнеполитические катаклизмы, вызвавшие со­циальные бедствия и вынужденные миграции населения. Он был связан и с религиозной ситуацией. Тюркоязычные болгарские племена, для которых был характерен р—л-язык, на долгом пути из Центральной Азии на Северный Кавказ и в продолжи­тельный период пребывания в Предкавказье принявшие в свой со­став значительное количество североиранского населения, в мень­шей мере—яфетидов и угров, в VII—VIII вв. переселились в Волго-Камье. Здесь вначале в племенном союзе, с X в.— в Болгар­ском государстве на основе сближения болгарских племен и ассимиляции ими восточных финнов и угров (мадьяр), отчасти восточных славян, буртасов и ранних башкир, шло формиро­вание болгарской (древнечувашской) народности. Вторжение монголо-татар в~30кх гг. XIII в. прервало этот процесс и вызва­ло перемещение части болгаро-чувашей в лесные районы Приказанья и правобережья Волги.  Военные события второй поло­вины XIV в. привели к запустению Закамья, перемещению бол­гаро-чувашского, отчасти кыпчакско-татарского населения в приказанско-заказанский район и в северную часть между­речья Волги и Суры. В результате повторного смешения языческих болгаро-чувашей, сохранившихся от кыпчакско-мусульманской  ассимиляции, с марийскими и другими финно-угорски­ми племенами в XIII — начале XVI вв. сформировалась чуваш­ская народность. Ее основной компонент составили болгары, передавшие ей р—л язык и другие этнокультурные признаки. То обстоятельство, что преобладающим компонентом чуваш­ской народности послужили болгары, в основном сформировав­шиеся в этнос еще к началу XIII в., обусловило характерное для чувашей этническое, культурно-бытовое и языковое един­ство, отсутствие племенных различий[5].

Литература

1.     Болгары и чуваши – Чебоксары. 1984. – С. 3-8.

2.     Болгары и чуваши – Чебоксары. 1984. – С. 8.

3.     Болгары и чуваши – Чебоксары. 1984. – С. 9.

4.     Болгары и чуваши – Чебоксары. 1984. – С. 47-56.

5.     Болгары и чуваши – Чебоксары. 1984. – С. 51.